Дамы на войне


Мемуары женщин-ветеранов из книжки Светланы Алексиевич из книжки «У войны не женское лицо». Правда про дам на войне, о которой не писали в газетах.

«Доченька, я для тебя собрала узелок. Уходи. Уходи. У тебя еще две младших сестры вырастают. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужиками…».

«Ехали много суток… Вышли с девченками на некий станции с ведром, чтоб воды набрать. Обернулись и ахнули: один за другим шли составы, и там одни девицы. Поют. Машут нам — кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужчин не хватает, полегли они, в земле. Либо в плену. Сейчас мы заместо их… Мать написала мне молитву. Я положила ее в медальон. Может, и посодействовало — я возвратилась домой. Я перед боем медальон целовала…»

«Один раз ночкой разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. «Не ходи, уничтожат, — не пускали меня бойцы, — видишь, уже светает». Не послушалась, поползла. Отыскала раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир вызнал, объявил сгоряча 5 суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: «Заслуживает заслуги». В девятнадцать лет у меня была медаль «За отвагу». В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, 2-ая пуля прошла меж 2-ух позвонков. Парализовало ноги… И меня посчитали убитой… В девятнадцать лет… У меня внучка на данный момент такая. Смотрю на нее — и не верю. Дите!»

«У меня было ночное дежурство… Зашла в палату тяжелораненых. Лежит капитан… Докторы предупредили меня перед дежурством, что ночкой он умрет… Не дотянет до утра… Спрашиваю его: «Ну, как? Чем для тебя посодействовать» Никогда не забуду… Он вдруг улыбнулся, такая светлая ухмылка на измученном лице: «Расстегни халатик… Покажи мне свою грудь… Я издавна не лицезрел супругу…» Мне стало постыдно, я что-то там ему отвечала. Ушла и возвратилась через час. Он лежит мертвый. И та ухмылка у него на лице…»

Смотрите также:  Как не стоит мстить сопернице

«И когда он появился 3-ий раз, это одно мгновенье — то появится, то спрячется, — я решила стрелять. Отважилась, и вдруг такая идея мелькнула: это человек, хоть он неприятель, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Некий ужас… Ко мне время от времени во сне и на данный момент ворачивается это чувство… После фанерных мишеней стрелять в живого человека было тяжело. Я же его вижу в оптический прицел, отлично вижу. Будто бы он близко… И снутри у меня что-то противится. Что-то не дает, не могу отважиться. Но я взяла себя в руки, надавила спусковой крючок… Не сходу у нас вышло. Не женское это дело — непереносить и убивать. Не наше… Было надо себя убеждать. Уговаривать…»

«И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам вести войну не пойдет. Это были смелые, необычные девчонки. Есть статистика: утраты посреди докторов фронтального края занимали 2-ое место после утрат в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, к примеру, вынуть раненого с поля боя? Я вам на данный момент расскажу… Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много покалеченых. Немцы лупят, огня не прекращают. Совершенно внезапно для всех из траншеи выскакивает поначалу одна девчонка, позже 2-ая, 3-я… Они стали перевязывать и оттаскивать покалеченых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам 10 вечера все девчонки были тяжело ранены, а любая выручила максимум два-три человека. Награждали их жадно, сначала войны заслугами не разбрасывались. Вынуть раненого было надо совместно с его личным орудием. 1-ый вопрос в медсанбате: где орудие? Сначала войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет — это тоже было надо тащить. В 40 первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни боец: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя совместно с личным орудием — медаль «За боевые награды», за спасение 20 5 человек — орден Красноватой Звезды, за спасение сорока — орден Красноватого Знамени, за спасение восьмидесяти — орден Ленина. А я вам обрисовал, что значило спасти в бою хотя бы 1-го… Из-под пуль…»

Смотрите также:  Хахали

«Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверняка, больше никогда не будет. Никогда! Таких доверчивых и таких искренних. С таковой верой! Когда знамя получил наш командир полка и отдал команду: «Полк, под знамя! На колени!», все мы ощутили себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой слезы на очах. Вы на данный момент не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм натужился, моя болезнь, а я захворала «куриной слепотой», это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, итак вот, моя куриная слепота прошла. Осознаете, я на другой денек была не больна, я оздоровела, вот через такое потрясение всей души…»

Смотрите также:  Странности секса, странности жизни

«Меня ураганной волной откинуло к кирпичной стенке. Растеряла сознание… Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы — вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не выяснила меня, спросила: «Кто вы? Откуда» Подошла поближе, ахнула и гласит: «Где тебя так длительно носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет». Стремительно перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В очах темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, свалилась. Привели в сознание, и только слышится: «Скорей! Быстрей!» И снова — «Скорей! Быстрей!» Через некоторое количество дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь».

«Мы же молодые совершенно на фронт пошли. Девченки. Я за войну даже подросла. Мать дома померила… Я подросла на 10 см…»

«Организовали курсы медсестер, и отец отвел нас с сестрой туда. Мне — пятнадцать лет, а сестре — четырнадцать. Он гласил: «Это все, что я могу дать для победы. Моих девченок…» Другой мысли тогда не было. Через год я попала на фронт…»

«У нашей мамы не было отпрыской… А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все совместно. Вся семья: мать и 5 дочерей, а отец к этому времени уже вел войну…»

«Меня мобилизовали, я была доктор. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано днем. Он шел получать мой аттестат и шел рано днем специально, чтоб все в деревне лицезрели, что дочь у него на фронте…»

Смотрите также:  Как повысить самооценку?

«Помню, отпустили меня в увольнение. До того как пойти к тете, я зашла в магазин.
До войны жутко обожала конфеты. Говорю: — Дайте мне конфет.
Продавщица глядит на меня, как на безумную.
Я не понимала: что такое — карточки, что такое — блокада? Все люди в очереди оборотились ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я поглядела и думаю: «Когда я дорасту до этой винтовки» И все вдруг стали просить, вся очередь: — Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали».

«Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Неплохой русской школьницей уехала, которую отлично учили. А там… Там я стала молиться… Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова обыкновенные… Мои слова… Смысл один, чтоб я возвратилась к маме и отцу. Реальных молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не лицезрел, как я молилась. Я — потаенно. Исподтишка молилась. Осторожно. Так как… Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы — осознаете»

«Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой 1-ый раненый — старший лейтенант Белов, мой последний раненый — Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и на данный момент большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят 1-го раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на для себя парней, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его орудие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят кг и тащишь. Сбросишь… Идешь за последующим, и снова семьдесят-восемьдесят кг… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в для тебя самой 40 восемь кг — балетный вес. На данный момент уже не верится…»

Смотрите также:  10 обстоятельств начать служебный роман

«Я позже стала командиром отделения. Все отделение из юных мальчиков. Мы целый денек на катере. Катер маленький, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, как мне? Несколько раз я до того дотерпелась, что прыгнула вслед за борт и плаваю. Они кричат: «Старшина за бортом!» Вынут. Вот такая простая мелочь… Но какая это мелочь? Я позже лечилась…

«Возвратилась с войны седоватая. 20 один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мать меня встретила словами: «Я веровала, что ты придешь. Я за тебя молилась денек и ночь». Брат на фронте умер. Она рыдала: «Идиентично сейчас — рожай девченок либо мальчишек».

«А я другое скажу… Самое ужасное для меня на войне — носить мужские трусы. Вот это было жутко. И это мне как-то… Я не выражусь… Ну, во-1-х, очень безобразно… Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на для тебя мужские трусы. В общем, ты выглядишь забавно. Несуразно. Мужские трусы тогда носили длинноватые. Широкие. Шили из сатина. 10 девченок в нашей землянке, и они все в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года… Перебежали советскую границу… Добивали, как гласил на политзанятиях наш комиссар, зверька в его своей берлоге. Около первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и… И! И! И! Привезли впервой дамские трусы и бюстгальтеры. За всю войну впервой. Ха-а-а… Ну, понятно… Мы узрели обычное женское белье… Почему не смеешься? Плачешь… Ну, почему»

Смотрите также:  Сила беспомощности и слабость силы

«В восемнадцать лет на Курской Дуге меня одарили медалью «За боевые награды» и орденом Красноватой Звезды, в девятнадцать лет — орденом Российскей войны 2-ой степени. Когда прибывало новое пополнение, ребята были все юные, естественно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они с издевкой спрашивали: «А за что ты получила свои медали» либо «А была ли ты в бою» Пристают с шутками: «А пули пробивают броню танка» 1-го такового я позже перевязывала на поле боя, под обстрелом, я и фамилию его запомнила — Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю, а он у меня прощения просит: «Сестричка, прости, что я тебя тогда оскорбил…»

«Она заслонила от осколка мины возлюбленного человека. Осколки летят — это какие-то толики секунды… Как она успела? Она выручила лейтенанта Петю Бойчевского, она его обожала. И он остался жить. Через 30 лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и отыскал меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне поведал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы… Нес и целовал… Было нас 5, конаковских девчонок… А одна я возвратилась к маме…»

«Был организован Отдельный отряд дымомаскировки, которым командовал прошлый командир дивизиона торпедных катеров капитан-лейтенант Александр Богданов. Девицы, в главном, со средне-техническим образованием либо после первых курсов института. Наша задачка — уберечь корабли, прикрывать их дымом. Начнется обстрел, мореплаватели ожидают: «Скорей бы девчата дым повесили. С ним поспокойнее». Выезжали на машинах со специальной консистенцией, а все в это время скрывались в бомбоубежище. Мы же, как говорится, вызывали огнь на себя. Немцы ведь лупили по этой дымовой заавеси…»

Смотрите также:  10 типов отношений без грядущего

«Перевязываю танкиста… Бой идет, грохот. Он спрашивает: «Женщина, как вас зовут» Даже комплимент некий. Мне так удивительно было произносить в этом грохоте, в этом страхе свое имя — Оля».

«И вот я командир орудия. И, означает, меня — в тыща триста 50 седьмой зенитный полк. 1-ое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное… Гортань пересыхало до рвоты… Ночкой еще не так жутко, а деньком очень жутко. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, конкретно на твое орудие. На тебя таранит! Это один миг… На данный момент он всю, всю тебя превратит ни во что. Все — конец!»

«И пока меня отыскали, я очень отморозила ноги. Меня, видимо, снегом забросало, но я дышала, и образовалось в снегу отверстие… Такая трубка… Отыскали меня санитарные собаки. Разрыли снег и шапку-ушанку мою принесли. Там у меня был паспорт погибели, у каждого были такие паспорта: какие родные, куда докладывать. Меня откопали, положили на плащ-палатку, был полный полушубок крови… Но никто не направил внимания на мои ноги… 6 месяцев я лежала в лазарете. Желали отрезать ногу, отрезать выше колена, так как начиналась гангрена. И я здесь чуть-чуть смалодушничала, не желала оставаться жить калекой. Для чего мне жить? Кому я нужна? Ни отца, ни мамы. Обуза в жизни. Ну, кому я нужна, обрубок! Задушусь…»

Смотрите также:  Независимость и самодостаточность

«Там же получили танк. Мы оба были старшими механиками-водителями, а в танке должен быть только один механик-водитель. Командование решило назначить меня командиром танка «ИС-122″, а супруга — старшим механиком-водителем. И так мы дошли до Германии. Оба ранены. Имеем заслуги. Было много девушек-танкисток на средних танках, а вот на томном — я одна».

«Нам произнесли одеть все военное, а я метр 50. Влезла в штаны, и девченки меня наверху ими завязали».

«Пока он слышит… До последнего момента говоришь ему, что нет же, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу… Успокаиваю… Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались… »

«У нас попала в плен медсестра… Через один день, когда мы отбили ту деревню, всюду валялись мертвые лошадки, байки, бронетранспортеры. Отыскали ее: глаза выколоты, грудь отрезана… Ее посадили на кол… Мороз, и она белая-белая, и волосы все седоватые. Ей было девятнадцать лет. В ранце у нее мы отыскали письма из дома и резиновую зеленоватую птичку. Детскую игрушку…»

«Под Севском немцы штурмовали нас по семь-восемь раз в денек. И я еще в сей день выносила покалеченых с их орудием. К последнему подползла, а у него рука совершенно перебита. Болтается на кусках… На жилах… В кровище весь… Ему необходимо срочно отрезать руку, чтоб перевязать. По другому никак. А у меня нет ни ножика, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала… Бинтую, а раненый: «Скорей, сестра. Я еще повоюю». В горячке…»

Смотрите также:  Как привлечь средства

«Я всю войну страшилась, чтоб ноги не искалечило. У меня прекрасные были ноги. Мужчине — что? Ему не так жутко, если даже ноги растеряет. Все равно — герой. Жених! А даму искалечит, так это судьба ее отважится. Женская судьба…»

«Мужчины разложат костер на остановке, трясут вшей, сушатся. А нам где? Побежим за какое-нибудь укрытие, там и раздеваемся. У меня был свитерочек вязаный, так вши посиживали на каждом миллиметре, в каждой петельке. Посмотришь, затошнит. Вши бывают головные, платяные, лобковые… У меня были все они…»

«Под Макеевкой, в Донбассе, меня ранило, ранило в бедро. Влез вот таковой осколочек, как камушек, посиживает. Чувствую — кровь, я личный пакет сложила и туда. И далее бегаю, перевязываю. Постыдно кому сказать, ранило девчонку, да куда — в ягодицу. В попку… В шестнадцать лет это постыдно кому-нибудь сказать. Неловко признаться. Ну, и так я бегала, перевязывала, пока не растеряла сознание от утраты крови. Полные сапоги натекло…»

«Приехал доктор, сделали кардиограмму, и меня спрашивают:
— Вы когда перенесли инфаркт?
— Какой инфаркт?
— У вас все сердечко в рубцах.
А эти рубцы, видно, с войны. Ты заходишь над целью, тебя всю трясет. Все тело покрывается дрожью, так как понизу огнь: истребители стреляют, зенитки расстреливают… Летали мы в главном ночкой. Какое-то время нас попробовали посылать на задания деньком, но здесь же отказались от этой затеи. Наши «По-2″ подстреливали из автомата… Делали до 12-ти вылетов за ночь. Я лицезрела известного летчика-аса Покрышкина, когда он прилетал из боевого полета. Это был крепкий мужик, ему не 20 лет и не 20 три, как нам: пока самолет заправляли, техник успевал снять с него рубаху и вывернуть. С нее текло, будто бы он под дождиком побывал. Сейчас сможете просто для себя представить, что творилось с нами. Прилетишь и не можешь даже из кабины выйти, нас вытаскивали. Не могли уже планшет нести, тянули по земле».

Смотрите также:  7 заблуждений населения земли

«Мы стремились… Мы не желали, чтоб о нас гласили: «Ах, эти дамы!» И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были обосновать, что не ужаснее парней. А к нам длительно было надменное, снисходительное отношение: «Навоюют эти бабы…»

«Трижды раненая и трижды контуженная. На войне кто о чем грезил: кто домой возвратиться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала — дожить бы до денька рождения, чтоб мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-либо мне жутко было умереть ранее, не дожить даже до 18-ти. Прогуливалась я в штанах, в пилотке, всегда оборванная, так как всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была! Приехал как-то командир дивизии, увидел меня и спрашивает: «А что это у вас за ребенок? Что вы его держите? Его бы нужно отправить обучаться».

«Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову. Если длительно шли, находили мягенькой травки. Рвали ее и ноги… Ну, осознаете, травкой смывали… Мы же свои особенности имели, девчонки… Армия об этом не поразмыслила… Ноги у нас зеленоватые были… Отлично, если старшина был старый человек и все осознавал, не забирал из вещмешка избыточное белье, а если юный, непременно выкинет избыточное. А какое оно избыточное для девчонок, которым нужно бывает дважды в денек переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава…»

Смотрите также:  10 типов отношений без грядущего

«Идем… Человек двести женщин, а сзади человек двести парней. Жара стоит. Жаркое лето. Марш бросок — 30 км. Жара одичавшая… И после нас красноватые пятна на песке… Следы красноватые… Ну, дела эти… Наши… Как ты здесь что спрячешь? Бойцы идут следом и делают вид, что ничего не замечают… Не глядят под ноги… Штаны на нас засыхали, как из стекла становились. Резали. Там раны были, и всегда слышался запах крови. Нам же ничего не выдавали… Мы сторожили: когда бойцы повесят на кустиках свои рубахи. Пару штук стащим… Они позже уже догадывались, смеялись: «Старшина, дай нам другое белье. Девицы наше забрали». Ваты и бинтов для покалеченых не хватало… А не то, что… Женское белье, может быть, только через два года появилось. В мужских трусах прогуливались и майках… Ну, идем… В сапогах! Ноги тоже сжарились. Идем… К переправе, там ожидают паромы. Добрались до переправы, и здесь нас начали бомбардировать. Бомбежка страшнейшая, мужчины — кто куда скрываться. Нас зовут… А мы бомбежки не слышим, нам не до бомбежки, мы быстрее в речку. К воде… Вода! Вода! И посиживали там, пока не отмокли… Под осколками… Вот оно… Стыд был страшнее погибели. И несколько девчонок в воде погибло…»

Смотрите также:  Как повысить самооценку?

«В конце концов получили предназначение. Привели меня к моему взводу… Бойцы глядят: кто с издевкой, кто со злом даже, а другой так передернет плечами — сходу все понятно. Когда командир батальона представил, что вот, дескать, вам новый командир взвода, все сходу взвыли: «У-у-у-у…» Один даже сплюнул: «Тьфу!» А через год, когда мне вручали орден Красноватой Звезды, эти же ребята, кто остался в живых, меня на руках в мою землянку несли. Они мной гордились».

«Ускоренным маршем вышли на задание. Погода была теплая, шли налегке. Когда стали проходить позиции артиллеристов-дальнобойщиков, вдруг один выскочил из траншеи и заорал: «Воздух! Рама!» Я подняла голову и ищу в небе «раму». Никакого самолета не обнаруживаю. Кругом тихо, ни звука. Где же та «рама»? Здесь один из моих саперов попросил разрешения выйти из строя. Смотрю, он направляется к тому артиллеристу и отвешивает ему оплеуху. Не успела я чего-нибудть сообразить, как артиллерист заорал: «Хлопцы, наших лупят!» Из траншеи повыскакивали другие артиллеристы и окружили нашего сапера. Мой взвод, не длительно думая, побросал щупы, миноискатели, вещмешки и ринулся к нему на выручку. Завязалась стычка. Я не могла осознать, что случилось? Почему взвод ввязался в стычку? Любая минутка на счету, а здесь такая заваруха. Даю команду: «Взвод, стать в строй!» Никто не направляет на меня внимания. Тогда я выхватила пистолет и выстрелила в воздух. Из блиндажа выскочили офицеры. Пока всех утихомирили, прошло существенное время. Подошел к моему взводу капитан и спросил: «Кто тут старший» Я доложила. У него округлились глаза, он даже растерялся. Потом спросил: «Что здесь вышло» Я не могла ответить, потому что по сути не знала предпосылки. Тогда вышел мой помкомвзвода и поведал, как все было. Так я выяснила, что такое «рама», какое это досадное было слово для дамы. Что-то типа шлюхи. Фронтовое ругательство…»

Смотрите также:  Странности секса, странности жизни

«Про любовь спрашиваете? Я не боюсь сказать правду… Я была пэпэже, то, что расшифровывается «походно-полевая супруга. Супруга на войне. 2-ая. Нелегальная. 1-ый командир батальона… Я его не обожала. Он неплохой был человек, но я его не обожала. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех страшиться. В бою не так жутко было, как после боя, в особенности, когда отдых, на переформирование отойдем. Как стреляют, огнь, они зовут: «Сестричка! Сестренка!», а после боя каждый тебя стережет… Из землянки ночкой не вылезешь… Гласили вам это другие девчонки либо не признались? Постыдились, думаю… Промолчали. Гордые! А оно все было… Но об этом молчат… Не принято… Нет… Я, к примеру, в батальоне была одна дама, жила в общей землянке. Совместно с мужиками. Отделили мне место, но какое оно отдельное, вся землянка 6 метров. Я пробуждалась ночкой от того, что махала руками, то одному дам по щекам, по рукам, то другому. Меня ранило, попала в лазарет и там махала руками. Нянечка ночкой разбудит: «Ты чего» Кому расскажешь»

«Мы его хоронили… Он лежал на плащ-палатке, его только что уничтожило. Немцы нас обстреливают. Нужно хоронить стремительно… Прямо на данный момент… Отыскали старенькые березы, избрали ту, которая поодаль от старенького дуба стояла. Наибольшая. Около нее… Я старалась уяснить, чтоб возвратиться и отыскать позже это место. Здесь деревня кончается, здесь развилка… Но как уяснить? Как уяснить, если одна береза на наших очах уже пылает… Как? Стали прощаться… Мне молвят: «Ты — 1-ая!» У меня сердечко подпрыгнуло, я сообразила… Что… Всем, оказывается, понятно о моей любви. Все знают… Идея стукнула: может, и он знал? Вот… Он лежит… На данный момент его опустят в землю… Закопают. Накроют песком… Но я жутко обрадовалась этой мысли, что, может, он тоже знал. А вдруг и я ему нравилась? Будто бы он живой и что-то мне на данный момент ответит… Вспомнила, как на Новый год он подарил мне немецкую шоколадку. Я ее месяц не ела, в кармашке носила. На данный момент до меня это не доходит, я всю жизнь вспоминаю… Этот момент… Бомбы летят… Он… Лежит на плащ-палатке… Этот момент… А я радуюсь… Стою и про себя улыбаюсь. Ненормальная. Я радуюсь, что он, может быть, знал о моей любви… Подошла и его поцеловала. Никогда ранее не целовала мужчину… Это был 1-ый…»

Смотрите также:  Как привлечь средства

«Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу… 40 лет прошло, а до сего времени щеки пылают. Мужчины молчали, а дамы… Они орали нам: «Знаем, чем вы там занимались! Привлекали юными п… наших мужчин. Фронтовые б… Сучки военные…» Оскорбляли по-всякому… Словарь российский обеспеченный… Провожает меня юноша с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердечко затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. «Что с тобой» — «Да ничего. Натанцевалась». А это — мои два ранения… Это — война… А нужно обучаться быть ласковой. Быть слабенькой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились — сороковой размер. Не по привычке, чтоб кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Нежных слов ожидала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте посреди парней — крепкий российский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: «Читай стихи. Есенина читай».

Смотрите также:  Хахали

«Ноги пропали… Ноги отрезали… Выручали меня там же, в лесу… Операция была в самых простых критериях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, обычный пилой пилили ноги, обе ноги… Положили на стол, и нет йода. За 6 км в другой партизанский отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без… Заместо наркоза — бутылка самогонки. Ничего не было, не считая обыкновенной пилы… Столярной… У нас был хирург, он сам тоже без ног, он гласил обо мне, это другие докторы передали: «Я преклоняюсь перед ней. Я столько парней оперировал, но таких не лицезрел. Не вскрикнет». Я держалась… Я привыкла быть на людях сильной…»

Подбежав к машине, открыла дверку и стала докладывать: — Товарищ генерал, по вашему приказанию…
Услышала: — Отставить…
Растянулась по стойке «смирно». Генерал даже не оборотился ко мне, а через стекло машины глядит на дорогу. Нервничает и нередко поглядывает на часы. Я стою.
Он обращается к собственному ординарцу:
— Где же тот командир саперов?
Я опять попробовала доложить: — Товарищ генерал…
Он в конце концов оборотился ко мне и с досадой: — На черта ты мне нужна!
Я все сообразила и чуть ли не расхохоталась. Тогда его ординарец 1-ый додумался: — Товарищ генерал, а может, она и есть командир саперов?
Генерал уставился на меня: — Ты кто?
— Командир саперного взвода, товарищ генерал.
— Ты — командир взвода? — возмутился он.
— Так точно, товарищ генерал!
— Это твои саперы работают?
— Так точно, товарищ генерал!
— Заладила: генерал, генерал…
Вылез из машины, прошел пару шажков вперед, потом возвратился ко мне. Постоял, смерил очами. И к собственному ординарцу: — Видал?

Смотрите также:  Независимость и самодостаточность

«Супруг был старшим машинистом, а я машинистом. Четыре года в теплушке ездили, и отпрыск совместно с нами. Он у меня за всю войну даже кошку не лицезрел. Когда изловил под Киевом кошку, наш состав жутко бомбардировали, налетело 5 самолетов, а он обнял ее: «Кисанька милая, как я рад, что я тебя увидел. Я не вижу никого, ну, посиди со мной. Дай я тебя поцелую». Ребенок… У малыша все должно быть детское… Он засыпал со словами: «Мамочка, у нас есть кошка. У нас сейчас реальный дом».

«Лежит на травке Аня Кабурова… Наша связистка. Она погибает — пуля попала в сердечко. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Поглядела: «Как жалко, девченки». Позже помолчала и улыбнулась нам: «Девченки, неуж-то я умру» В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она орет: «Не дохни! Не дохни! Для тебя письмо из дома…» Аня не закрывает глаза, она ожидает… Наша Клава села около нее, распечатала конверт. Письмо от матери: «Дорогая моя,

«Пробыла я у него один денек, 2-ой и решаю: «Иди в штаб и докладывай. Я с тобой тут останусь». Он пошел к начальству, а я не дышу: ну, как произнесут, чтоб в 20 четыре часа ноги ее не было? Это фронт, это понятно. И вдруг вижу — идет в землянку начальство: майор, полковник. Здороваются за руку все. Позже, естественно, сели мы в землянке, выпили, и каждый произнес свое слово, что супруга отыскала супруга в траншее, это реальная супруга, документы есть. Это такая дама! Дайте поглядеть на такую даму! Они такие слова гласили, все они рыдали. Я тот вечер всю жизнь вспоминаю… Что у меня еще осталось? Зачислили санитаркой. Прогуливалась с ним в разведку. Лупит миномет, вижу — свалился. Думаю: убитый либо раненый? Бегу туда, а миномет лупит, и командир орет: «Куда ты прешь, чертова баба!!» Подползу — живой… Живой!»

Смотрите также:  7 заблуждений населения земли

«Два года вспять гостил у меня наш начальник штаба Иван Михайлович Гринько. Он уже издавна на пенсии. За тем же столом посиживал. Я тоже пирогов напекла. Дискутируют они с супругом, вспоминают… О девчонках наших заговорили… А я как зареву: «Почет, гласите, почтение. А девчонки-то практически все одинокие. Незамужние. Живут в коммуналках. Кто их пожалел? Защитил? Куда вы подевались все после войны? Предатели!!» Одним словом, торжественное настроение я им попортила… Начальник штаба вот на твоем месте посиживал. «Ты мне покажи, — стучал кулаком по столу, — кто тебя обижал. Ты мне его только покажи!» Прощения просил: «Валя, я ничего для тебя не могу сказать, не считая слез».

«Я до Берлина с армией дошла… Возвратилась в свою деревню с 2-мя орденами Славы и медалями. Пожила три денька, а на 4-ый мать поднимает меня с постели и гласит: «Доченька, я для тебя собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры вырастают. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужиками… » Не трогайте мою душу. Напишите, как другие, о моих заслугах…»

Смотрите также:  Сила беспомощности и слабость силы

«Под Сталинградом… Тащу я 2-ух покалеченых. 1-го протащу — оставляю, позже — другого. И так тяну их по очереди, так как очень томные раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще разъяснить, высоко отбиты ноги, они исходят кровью. Здесь минутка дорога, любая минутка. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу 1-го нашего танкиста и 1-го немца… Я была в страхе: там наши погибают, а я немца спасаю. Я была в панике… Там, в дыму, не разобралась… Вижу: человек погибает, человек орет… А-а-а… Они оба обгоревшие, темные. Однообразные. А здесь я рассмотрела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма окаянная. И что сейчас? Тяну нашего раненого и думаю: «Ворачиваться за германцем либо нет» Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От утраты крови… И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих… Это Сталинград… Самые жуткие бои. Самые-самые. Моя ты бриллиантовая… Не может быть одно сердечко для ненависти, а 2-ое — для любви. У человека оно одно».

«Кончилась война, они оказались жутко незащищенными. Вот моя супруга. Она — умная дама, и она к военным девицам плохо относится. Считает, что они ехали на войну за женихами, что все крутили там романы. Хотя по сути, у нас же искренний разговор, это в большинстве случаев были добросовестные девчонки. Незапятнанные. Но после войны… После грязищи, после вшей, после смертей… Хотелось чего-то прекрасного. Броского. Прекрасных дам… У меня был друг, его на фронте обожала одна красивая, как я на данный момент понимаю, женщина. Медсестра. Но он на ней не женился, демобилизовался и отыскал для себя другую, посмазливее. И он несчастлив со собственной супругой. Сейчас вспоминает ту, свою военную любовь, она ему была бы другом. А после фронта он жениться на ней не возжелал, так как четыре года лицезрел ее исключительно в стоптанных сапогах и мужском ватнике. Мы старались запамятовать войну. И девчонок собственных тоже запамятовали…»

Смотрите также:  10 обстоятельств начать служебный роман

«Моя подруга… Не буду именовать ее фамилии, вдруг обидится… Военфельдшер… Три раза ранена. Кончилась война, поступила в мед институт. Никого из родных она не отыскала, все погибли. Жутко бедствовала, мыла ночами подъезды, чтоб прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы разорвала. Я спрашиваю: «Для чего ты разорвала» Она рыдает: «А кто бы меня замуж взял» — «Ну, что все-таки, — говорю, — верно сделала». Еще громче рыдает: «Мне бы эти бумажки сейчас понадобились. Болею тяжело». Представляете? Рыдает.»

«Мы поехали в Кинешму, это Ивановская область, к его родителям. Я ехала героиней, я никогда не задумывалась, что так можно повстречать фронтовую даму. Мы же столько прошли, столько выручили матерям малышей, супругам мужей. И вдруг… Я выяснила оскорбление, я услышала досадные слова. Ранее же не считая как: «сестричка родная», «сестричка дорогая», ничего другого не слышала… Сели вечерком пить чай, мама отвела отпрыска на кухню и рыдает: «На ком ты женился? На фронтовой… У тебя же две младшие сестры. Кто их сейчас замуж возьмет» И на данный момент, когда об этом вспоминаю, рыдать охото. Представляете: привезла я пластиночку, очень обожала ее. Там были такие слова: и для тебя положено по праву в самых престижных туфельках ходить… Это о фронтовой девице. Я ее поставила, старшая сестра подошла и на моих очах разбила, дескать, у вас нет никаких прав. Они убили все мои фронтовые фото… Хватило нам, фронтовым девчонкам. И после войны досталось, после войны у нас была еще одна война. Тоже ужасная. Как-то мужчины оставили нас. Не прикрыли. На фронте по-другому было».

Смотрите также:  Как не стоит мстить сопернице

«Это позже чествовать нас стали, через 30 лет… Приглашать на встречи… А 1-ое время мы таились, даже заслуги не носили. Мужчины носили, а дамы нет. Мужчины — фавориты, герои, женихи, у их была война, а на нас смотрели совершенно другими очами. Совершенно другими… У нас, скажу я вам, забрали победу… Победу с нами не разделили. И было грустно… Неясно…»

«1-ая медаль «За отвагу»… Начался бой. Огнь шквальный. Бойцы залегли. Команда: «Вперед! За Родину!», а они лежат. Снова команда, снова лежат. Я сняла шапку, чтоб лицезрели: девчонка поднялась… И все они встали, и мы пошли в бой…»

Создатель — Светлана Александровна Алексиевич, из книжки «У войны не женское лицо»

Добавить комментарий

Top.Mail.Ru